Неточные совпадения
Во-первых, она сообразила, что городу без начальства ни на минуту
оставаться невозможно; во-вторых, нося фамилию Палеологовых, она видела в этом некоторое тайное указание; в-третьих, не мало предвещало ей хорошего и то обстоятельство, что покойный
муж ее, бывший винный пристав, однажды, за оскудением, исправлял где-то должность градоначальника.
Получив письмо
мужа, она знала уже в глубине души, что всё
останется по-старому, что она не в силах будет пренебречь своим положением, бросить сына и соединиться с любовником.
Если бы не было этого, она бы
оставалась одна со своими мыслями о
муже, который не любил ее.
― Я имею несчастие, ― начал Алексей Александрович, ― быть обманутым
мужем и желаю законно разорвать сношения с женою, то есть развестись, но притом так, чтобы сын не
оставался с матерью.
Облонский обедал дома; разговор был общий, и жена говорила с ним, называя его «ты», чего прежде не было. В отношениях
мужа с женой
оставалась та же отчужденность, но уже не было речи о разлуке, и Степан Аркадьич видел возможность объяснения и примирения.
― Нет! ― закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку так сильно, что красные следы
остались на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее на место. ― Подлость? Если вы хотите употребить это слово, то подлость ― это. бросить
мужа, сына для любовника и есть хлеб
мужа!
Она никогда не испытает свободы любви, а навсегда
останется преступною женой, под угрозой ежеминутного обличения, обманывающею
мужа для позорной связи с человеком чужим, независимым, с которым она не может жить одною жизнью.
По всему было видно, что деревню она любила еще меньше, чем
муж, и что зевала она больше Платонова, когда
оставалась одна.
Как рано мог уж он тревожить
Сердца кокеток записных!
Когда ж хотелось уничтожить
Ему соперников своих,
Как он язвительно злословил!
Какие сети им готовил!
Но вы, блаженные
мужья,
С ним
оставались вы друзья:
Его ласкал супруг лукавый,
Фобласа давний ученик,
И недоверчивый старик,
И рогоносец величавый,
Всегда довольный сам собой,
Своим обедом и женой.
Только
остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого
мужа, сирая, так же как и мы, земля наша!
— А вы убеждены, что не может? (Свидригайлов прищурился и насмешливо улыбнулся.) Вы правы, она меня не любит; но никогда не ручайтесь в делах, бывших между
мужем и женой или любовником и любовницей. Тут есть всегда один уголок, который всегда всему свету
остается неизвестен и который известен только им двум. Вы ручаетесь, что Авдотья Романовна на меня с отвращением смотрела?
Катерина (подходит к
мужу и прижимается к нему). Тиша, голубчик, кабы ты
остался, либо взял ты меня с собой, как бы я тебя любила, как бы я тебя голубила, моего милого! (Ласкает его.)
Красавина. Да таки порядочно. Да ты об этом деле не печалься; без
мужа не
останешься.
Даже если
муж и превышает толпу умом — этой обаятельной силой в мужчине, такие женщины гордятся этим преимуществом
мужа, как каким-нибудь дорогим ожерельем, и то в таком только случае, если ум этот
остается слеп на их жалкие, женские проделки. А если он осмелится прозирать в мелочную комедию их лукавого, ничтожного, иногда порочного существования, им делается тяжело и тесно от этого ума.
Прошло сто лет — и что ж
осталосьОт сильных, гордых сих
мужей,
Столь полных волею страстей?
Об этом обрыве
осталось печальное предание в Малиновке и во всем околотке. Там, на дне его, среди кустов, еще при жизни отца и матери Райского, убил за неверность жену и соперника, и тут же сам зарезался, один ревнивый
муж, портной из города. Самоубийцу тут и зарыли, на месте преступления.
— От
мужа у Софьи Николаевны, кажется, тоже немного
осталось!
Мама, если не захотите
оставаться с
мужем, который завтра женится на другой, то вспомните, что у вас есть сын, который обещается быть навеки почтительным сыном, вспомните и пойдемте, но только с тем, что «или он, или я», — хотите?
Она же, овдовев,
осталась, по милости игрока
мужа, без всяких средств и на одного только отца и рассчитывала: она вполне надеялась получить от него новое приданое, столь же богатое, как и первое!
Сестра рассказала про детей, что они
остались с бабушкой, с его матерью и, очень довольная тем, что спор с ее
мужем прекратился, стала рассказывать про то, как ее дети играют в путешествие, точно так же, как когда-то он играл с своими двумя куклами — с черным арапом и куклой, называвшейся француженкой.
Но Иван Яковлич так и
остался при блестящих надеждах, не сделав никакой карьеры, хотя менял род службы раз десять, Агриппина Филипьевна дарила
мужа исправно через каждый год то девочкой, то мальчиком.
Для этих мыслей у Надежды Васильевны теперь
оставалось много свободного времени: болезнь
мужа оторвала ее даже от того мирка, с которым она успела сжиться на приисках.
Даже ночью, когда в своей спальне она
осталась с
мужем и взглянула на его длинную, нескладную фигуру, она опять вспомнила это слово: «Непосредственность…
— О, это пустяки. Все мужчины обыкновенно так говорят, а потом преспокойнейшим образом и женятся. Вы не думайте, что я хотела что-нибудь выпытать о вас, — нет, я от души радуюсь вашему счастью, и только. Обыкновенно завидуют тому, чего самим недостает, — так и я…
Муж от меня бежит и развлекается на стороне, а мне
остается только радоваться чужому счастью.
Осталась она после
мужа лет восемнадцати, прожив с ним всего лишь около году и только что родив ему сына.
По всей вероятности, негодная Верка не хочет выходить замуж, — это даже несомненно, — здравый смысл был слишком силен в Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о Верочке, как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что если выйдет (а чорт ее знает, что у ней на уме, может быть, и это!), то действительно уже будет полной госпожей и над
мужем, и над его матерью, и над домом, — что ж
остается?
А в остальное время года старик, кроме того, что принимает по утрам дочь и зятя (который так и
остается северо — американцем), часто, каждую неделю и чаще, имеет наслаждение принимать у себя гостей, приезжающих на вечер с Катериною Васильевною и ее
мужем, — иногда только Кирсановых, с несколькими молодыми людьми, — иногда общество более многочисленное: завод служит обыкновенною целью частых загородных прогулок кирсановского и бьюмонтского кружка.
Это великая заслуга в
муже; эта великая награда покупается только высоким нравственным достоинством; и кто заслужил ее, тот вправе считать себя человеком безукоризненного благородства, тот смело может надеяться, что совесть его чиста и всегда будет чиста, что мужество никогда ни в чем не изменит ему, что во всех испытаниях, всяких, каких бы то ни было, он
останется спокоен и тверд, что судьба почти не властна над миром его души, что с той поры, как он заслужил эту великую честь, до последней минуты жизни, каким бы ударам ни подвергался он, он будет счастлив сознанием своего человеческого достоинства.
Переписка продолжалась еще три — четыре месяца, — деятельно со стороны Кирсановых, небрежно и скудно со стороны их корреспондента. Потом он и вовсе перестал отвечать на их письма; по всему видно было, что он только хотел передать Вере Павловне и ее
мужу те мысли Лопухова, из которых составилось такое длинное первое письмо его, а исполнив эту обязанность, почел дальнейшую переписку излишнею.
Оставшись раза два — три без ответа, Кирсановы поняли это и перестали писать.
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще: увезти девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с
мужем она стала бы держаться за дрянного человека, когда бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем убить. Потому и
оставалось одно средство — убить или дать возможность образумиться.
Мы застали Р. в обмороке или в каком-то нервном летаргическом сне. Это не было притворством; смерть
мужа напомнила ей ее беспомощное положение; она
оставалась одна с детьми в чужом городе, без денег, без близких людей. Сверх того, у ней бывали и прежде при сильных потрясениях эти нервные ошеломления, продолжавшиеся по нескольку часов. Бледная, как смерть, с холодным лицом и с закрытыми глазами, лежала она в этих случаях, изредка захлебываясь воздухом и без дыхания в промежутках.
Теперь у нее
оставались только братья и, главное, княжна. Княжна, с которой она почти не расставалась во всю жизнь, еще больше приблизила ее к себе после смерти
мужа. Она не распоряжалась ничем в доме. Княгиня самодержавно управляла всем и притесняла старушку под предлогом забот и внимания.
Стансфильд назвал меня. Она тотчас обратилась с речью ко мне и просила
остаться, но я предпочел ее оставить в tete a tete со Стансфильдом и опять ушел наверх. Через минуту пришел Стансфильд с каким-то крюком или рванью.
Муж француженки изобрел его, и она хотела одобрения Гарибальди.
Барин ее Мусин-Пушкин ссылал ее с
мужем на поселение, их сын лет десяти
оставался, она умоляла дозволить ей взять с собой дитя.
Что за хаос! Прудон, освобождаясь от всего, кроме разума, хотел
остаться не только
мужем вроде Синей Бороды, но и французским националистом — с литературным шовинизмом и безграничной родительской властью, а потому вслед за крепкой, полной сил мыслью свободного человека слышится голос свирепого старика, диктующего свое завещание и хотящего теперь сохранить своим детям ветхую храмину, которую он подкапывал всю жизнь.
Через несколько недель после того, как она
осталась вдовой, у нее родилась дочь Клавденька, на которую она перенесла свою страстную любовь к
мужу. Но больное сердце не забывало, и появление на свет дочери не умиротворило, а только еще глубже растравило свежую рану. Степанида Михайловна долгое время тосковала и наконец стала искать забвения…
Были ли в ее жизни горести, кроме тех, которые временно причинила смерть ее
мужа и дочери, — я не знаю. Во всяком случае, старость ее можно было уподобить тихому сиянию вечерней зари, когда солнце уже окончательно скрылось за пределы горизонта и на западе светится чуть-чуть видный отблеск его лучей, а вдали плавают облака, прообразующие соленья, варенья, моченья и всякие гарниры, — тоже игравшие в ее жизни немаловажную роль. Прозвище «сластены»
осталось за ней до конца.
Отец называл эту систему системой прекращения рода человеческого и на первых порах противился ей; но матушка, однажды приняв решение, проводила его до конца, и возражения старика
мужа на этот раз, как и всегда,
остались без последствий.
Но именно потому, что Александра Гавриловна горячится, она проигрывает чаще, нежели
муж.
Оставшись несколько раз сряду дурой, она с сердцем бросает карты и уходит из комнаты, говоря...
— Я выпустила его, — сказала она, испугавшись и дико осматривая стены. — Что я стану теперь отвечать
мужу? Я пропала. Мне живой теперь
остается зарыться в могилу! — и, зарыдав, почти упала она на пень, на котором сидел колодник. — Но я спасла душу, — сказала она тихо. — Я сделала богоугодное дело. Но
муж мой… Я в первый раз обманула его. О, как страшно, как трудно будет мне перед ним говорить неправду. Кто-то идет! Это он!
муж! — вскрикнула она отчаянно и без чувств упала на землю.
Под этим настроением Галактион вернулся домой. В последнее время ему так тяжело было
оставаться подолгу дома, хотя, с другой стороны, и деваться было некуда. Сейчас у Галактиона мелькнула было мысль о том, чтобы зайти к Харитине, но он удержался. Что ему там делать? Да и нехорошо…
Муж в остроге, а он будет за женой ухаживать.
Что было делать Замараеву? Предупредить
мужа, поговорить откровенно с самой, объяснить все Анфусе Гавриловне, — ни то, ни другое, ни третье не входило в его планы. С какой он стати будет вмешиваться в чужие дела? Да и доказать это трудно, а он может
остаться в дураках.
— Молода ты, Харитина, — с подавленною тоской повторял Полуянов, с отеческой нежностью глядя на жену. — Какой я тебе
муж был? Так, одно зверство. Если бы тебе настоящего
мужа… Ну, да что об этом говорить! Вот
останешься одна, так тогда устраивайся уж по-новому.
Прасковья Ивановна проявила отчаянную решимость сейчас же уехать от
мужа куда глаза глядят, и доктор умолял ее, стоя на коленях,
остаться, простить его и все забыть.
—
Муж откупается от меня вот этими пустяками, — объясняла Харитина. — Ни одной вещи в доме не
осталось от его первой жены… У нас все новое. Нравится тебе?
Серафима даже заплакала от радости и бросилась к
мужу на шею. Ее заветною мечтой было переехать в Заполье, и эта мечта осуществилась. Она даже не спросила, почему они переезжают, как все здесь
останется, — только бы уехать из деревни. Городская жизнь рисовалась ей в самых радужных красках.
— Они-с… Я ведь у них проживаю и все вижу, а сказать никому не смею, даже богоданной маменьке. Не поверят-с. И даже меня же могут завинить в напраслине. Жена перед
мужем всегда выправится, и я же
останусь в дураках. Это я насчет Галактиона, сестрица. А вот ежели бы вы, напримерно, вечером заглянули к ним, так собственноручно увидели бы всю грусть. Весьма жаль.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь
останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет
мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет
остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
Жена умирает от чахотки, а
муж уезжает на материк, старый и одинокий; или же она
остается вдовой и не знает, что ей делать, куда ехать.
Даже Мария Барановская, дочь вольного поселенца, родившаяся в Чибисани, — ей теперь 18 лет, — не
останется на Сахалине и уедет на материк с
мужем.